Мой приятель,фотограф Михаил Левит

Фото: Михаил Левит

Разговаривать с чудесным фотоволшебником Мишей Левитом — сплошное удовольствие. То, что Миша волшебник, известно не мне одной, а многим — тем, кто видел, видит и полюбил его работы. А не полюбить их невозможно, потому что, с одной стороны, они абсолютно узнаваемы и, встречаясь с ними, радуешься им, как старым друзьям-знакомым, а с другой стороны, — даже узнавая их, всегда удивляешься какому-то новому волшебству, найденному Мишей в этой его фотокартине.



Я намеренно говорю «фотоволшебник». Когда-то о Михаиле Левите писали «фотохудожник», но мне кажется, что он давно уже перерос это звание. Волшебство его фоторабот и в удивительной искренности, и в удивительной верности темам, которым он не изменяет. Миша уже много лет снимает одно и то же — любимый им Иерусалим, любимых им стариков, и удивительную природу вокруг себя, открывая все время что-то новое и даря это своим зрителям. В этом, собственно, я и вижу его волшебство.
Рассказывает Миша обо всем сразу, не давая задавать себе вопросов. Ему дороги все, что было связано с его работой на Украине, когда в его родной город Черкассы приезжали заезжие столичные гастролеры. Он любит снимать красивых и талантливых людей, а в советские времена — особая популярность приходила к эстрадным артистам.

Так Левит снимал почти всех эстрадных артистов и певцов: «У меня до сих пор хранится коллекция моих работ с автографами на них Клавдии Шульженко, Эдиты Пьехи, Сергея Захарова, Гюли Чохелли, Ксении Георгиади, мне удалось снять Софию Ротару, когда она была очень больна, снимал я и знаменитые „дуэты“ — Ильченко с Карцевым и Тарапуньку со Штепселем...»

— И что — все соглашались сниматься?
— А я почти никогда не спрашивал у них разрешения. Однажды в наш город приехал великий танцор Эсамбаев, и я снял финал его танца, когда он удивительным жестом подбирает плащ, и весь он вместе с этим плащом вытянуты в одну необыкновенную линию танца... Потрясающий снимок...

— Миша, ты хвастаешься...
— Да нет, я не для позадаваться... Через год, приезжает Эсамбаев еще раз, я показываю ему снимок и робко так спрашиваю его: «Ну, как вам?» А я прорвался через толпу поклонников, его свиту, все смотрят на меня и на него удивленно — кто это такой? А Эсамбаев посмотрел на фото, застыл, а потом неожиданно во весь голос заорал: «Охренительно!» (Танцор использовал выражение гораздо более сильное, но из цензурных соображений, оно не приводится в этом тексте, — прим. М. К.) После этого он мне немедленно заказал свою афишу с этим снимком. Сделать я ее должен был за один день, назавтра он уезжал. И заплатил целых 10 рублей, тогда это были очень приличные деньги. Потом афишу мне заказал Хиль...

— Как же тебе все-таки удавалось снимать их таким крупным планом?
— Я обычно стоял за кулисами и ловил момент, иногда мне везло. Как-то во время выступления у Хазанова выключился микрофон, и он, чтобы отвлечь зал, повернулся в мою сторону и сказал: «А вот тут как раз стоит фотограф, пока микрофон не работает, я немножко ему попозирую ...». А вот с певцом Леонтьевым была совсем другая история. Он категорически не хотел сниматься после концерта. Его костюмерша и, по-видимому, очень преданная ему просто как цербер стояла и никого не пропускала к нему в гримуборную. Но я дождался, когда он, совершенно измученный возвращался со сцены и попросил его позволить мне его сфотографировать. Он очень резко мне отказал, говорит, нет, я не позирую... И тогда я ему тоже очень резко сказал: «Знаешь что? Мне сто лет не нужно тебя снимать, но вот у тебя есть работа и — представь себе, — у меня — тоже. Так не мешай работать — помоги. И он так удивился, с ним, наверно, никто так не говорил. Он только попросил разрешения умыться... Потом пришел и спросил, как я хочу его снять, я попросил его спеть буквально один куплет, чтобы было все по-настоящему. Он спел. Потом этот кадр много раз ходил по выставкам...»

Я не успеваю Мишу спросить про его награды, при всей своей любви к разговорам, он действительно рассказывает не для того, чтобы «позадаваться». А похвастаться ему есть чем: в 1969 году он занял второе место на международной выставке в Польше («Я вообще-то ниже второго места никогда не спускался», — как бы между делом заметил он.) В 80-90-е годы у него были персональные выставки в Украине, в США («целых два года возили мою выставку по Америке, не хотели закрывать»...). Не успел Левит приехать в Израиль, как у него состоялась персональная выставка в Иерусалиме (в 1993 году, за год до репатриации) и в Тель-Авиве — в 1999 году, спустя несколько лет после приезда в страну. В 1998 году он получил один из очень престижных призов Международной Федерации Фотоискусства (FIAP). Его фотографии выставлялись в Румынии, Чехии, Германии, Франции, Англии, Сингапуре. Начиная с 2000-го года — персональные выставки — в Москве, Ташкенте, Баку...

«Я был в этом году в Москве неделю и провел там мастер-класс и встречу с фотографами, которая была запланирована всего на 3 часа, а продолжалась больше 5-ти...»

Способность фотографа Левита чувствовать нить сюжета удивительна: он без всякого перехода и намека с моей стороны начинает рассказывать о своей жизни в Израиле, о том, как приехал: «Сначала уехала моя старшая дочь — Марина, она приехала в Израиль сразу после войны в Заливе, в 1991 году. Очень быстро освоила иврит, ее взяли работать переводчицей, и в свой первый отпуск, она приехала домой. Я решил дать ей свои снимки, говорю: покажи, может, сделаем в Израиле выставку... Она уехала и буквально через неделю звонит и рассказывает, что снимки ужасно понравились, и муниципалитет Иерусалима устраивает мне персональную выставку...»

С этого момента Левит влюбился. Он пошел гулять в Старый город и понял, что без этого города он жить не сможет:
«В 93 году я пошел гулять в Старый город, вдохнул запахи кожи и кофе и понял: я же тут был! это ж мое место! По сей день днем и ночью со штативом и без, в любое время — я обязательно должен побывать в Старом городе Иерусалима...»



И, предваряя мой вопрос о том, какие свои снимки он считает уникальными, — продолжает: «У меня же есть уникальные снимки Котеля. Ведь у Стены Плача всегда кто-то есть, всегда есть молящиеся, но дважды я снимал, когда там никого не было — это было днем, когда арабы начинали бросать камни, и меньше чем за минуту полиция эвакуировала всех, кто был у Стены, а я — вот он! И я снимал — так получились удивительные портреты Стены Плача — Котеля, без людей...»

И опять Левит не дает задать мне вопрос о том, кого он считает своим учителем, а просто рассказывает мне о своем тезке — тоже фотографе — Леониде Левите, к которому он пошел учиться, чтобы узнать секреты светотени. «У меня не получалось белое на белом или черное на черном — все сливалось, он заставлял меня снимать, например, только руки, потом — только головы. Однажды я целый день лазил по колокольням — снимал Киевскую Лавру, а потом мы садились с ним (с другим Левитом, — прим. М. К.) и проверяли снимки: я должен был сам найти все противоречия, я должен был начать чувствовать свет... На самом деле научиться этому невозможно... Это надо пропустить через себя...

Сегодня Миша Левит может повторить вслед за великим Микеланджело, который брал кусок мрамора и отсекал все ненужное: «Я беру свет и тень — все черное, а потом я начинаю отсекать и убираю тень, или наоборот — добавляю тень, — и так рождается картина...»

Он сравнивает искусство фотографии с исполнительским искусством пианиста: «На знаменитый конкурс Чайковского приезжают лучшие из лучших, но все равно — только кто-то один станет призером... И этот единственный, он в момент исполнения Чайковского становится Чайковским или в момент исполнения Моцарта — сам Моцарт, понимаешь меня?» — спрашивает меня волшебник Левит.
Пропустить через себя, понять все до сути... Так он открыл для себя Иерусалим, но оказывается «открыть для себя» — недостаточно, недостаточно и «пропустить через себя». Надо еще, чтобы и он — Иерусалим — принял тебя. «Мне одна женщина, тоже фотограф как-то сказала: Иерусалим тебя принял... Для меня это очень важно...»

Наконец, Миша, следуя законам жанра — а по сюжету должно произойти что-то драматическое, — удивляет меня: «Мой главный герой — Иерусалим. Мне неинтересен Израиль — я родился в Иерусалиме, я здесь был много веков. Для меня Иерусалим — это Старый город. Здесь соединились три религии, вся история человечества творилась здесь. Я боюсь Тель-Авива и, хотя я хороший водитель, я всегда запутываюсь на дороге в Тель-Авиве... А Старый город — он же многоярусный, огромные лестницы, ведущие куда-то наверх, а там наверху — другие улицы... Там несколько пластов, и я до сих пор открываю их для себя...»

Правда, Миша признается, что и о современном Иерусалиме он узнает много нового. «Оказывается в Иерусалиме 166 районов! — восклицает он. — Мне предложили для брошюры иерусалимской мэрии поснимать (альбом „Шхунот шель Йерушалаим“ — „Кварталы Иерусалима“ — прим. М. К.), и я снимал только в 42-х районах, но сколько же нового я узнал!»

Я все же успеваю задать Мише вопрос о его «творческих планах», — Ты не поверишь — мои планы: снимать, — смеется он. — Скоро пойду в Старый город, пойду снимать, когда облака появятся... Мне обещали разрешить снимать с балкона отреставрированной синагоги Хурве..."

Способ, которым снимает своих героев Левит, можно было бы назвать «скрытой камерой», если бы не было известно о том, что он «снимает руками». В одном из своих интервью, он признался Миле Карасевой (интервью 2004 года), что ему необязательно смотреть в глазок камеры. И сегодня он повторяет: «Я снимаю с маленького расстояния, но я не поднимаю фотоаппарат, руками снимаю, а не глазами. Я не поднимаю аппарат к глазам. Я готов к съемке всегда: палец на спусковом крючке, на долю секунды, я жду, когда мой герой посмотрит на меня, и вот я уже его заснял... Я снимаю не глядя... Я хожу по улицам Старого города и вижу: это „мое лицо“, я должен его снять...»



Как всегда, Левит не спрашивает ни у кого разрешения, он подходит, начинает разговаривать с человеком, просит разрешить его сфотографировать, и пока он «заговаривает зубы» — герой уже сфотографирован, а его глаза — всегда в самом центре. «У меня почти 90%-ное попадание», — признается Левит.

Но волшебник потому и волшебник, что не может не создавать волшебные вещи. В конце концов, Миша признается мне, что увлекся особой техникой — он делает нечто вроде калейдоскоповских картинок «Это называется «мандалла», — рассказывает он.



В принципе, мандала — это геометрический символ сложной структуры, который интерпретируется как модель вселенной, «карта космоса». Типичная форма — внешний круг, вписанный в него квадрат, в который вписан внутренний круг и т. д. Мандалы могут быть как двумерными, изображенными на плоскости, так и объёмными, рельефными. Их вышивают на ткани, рисуют на песке, выполняют цветными порошками и делают из металла, камня, дерева. А вот Левит решил это повторить в фотографии. И получилось волшебно!





Хочется только добавить, что волшебник Михаил Левит еще и потому, что свою радость открытий, свою любовь к Иерусалиму, свое сострадание к боли и понимание радости человека верующего (см. серию «Это я. Господи, это я...»), свою любовь к старикам, — он дарит так щедро, так свободно, как может это делать только настоящий волшебник.